Интервью РИА «Воронеж». Художник Зорикто Доржиев: «В степи ничто не отвлекает»

Выставка «Степная история» известного бурятского художника Зорикто Доржиева откроется в Воронежском областном художественном музее имени Крамского в субботу, 3 марта. В интервью обозревателю РИА «Воронеж» живописец рассказал об образе степи, черпании вдохновения из национальной культуры и работе в кино.

– Чем вас привлекает Великая Степь?

– Степь – это созерцательное пространство. Художник по сути ведь созерцатель. В степи ничто не отвлекает. Есть только линия горизонта. Небо и земля. Вот уж где хорошо вытряхнуть из головы все ненужные мысли! Конечно, бескрайние просторы в своей истории наполнены не только философией мироздания и поэзией красоты, но и кровью, лязгом железа и топотом тысяч лошадей, отнюдь не празднично скачущих навстречу друг другу. Это чувствуешь, когда бредешь по пыльной сухой траве, когда слышишь стрекот миллиона кузнечиков и трели жаворонков. Кочевник ведь не тот, кто суетливо носится в поисках новых ощущений, не могущий находиться на одном месте – как маленький ребенок, который только научился ходить и кайфует от самого процесса. Кочевник перемещается, когда это необходимо. Вселенная вокруг наполняется его присутствием, энергия, черпаемая из недр, иссякает. Он снимается с места и пускается в путь. Короче, нужно срочно дуть за соседний холм. Иначе стада, выевшие траву в радиусе 5 км, начнут голодать. А худой скот – это плохо и опасно.

– Чувствуете ли вы разницу приема, глубины оценки произведений на родине и на Западе? Зрители там и тут смотрят на ваши произведения по-разному?

– В родном Улан-Удэ всегда волнительнее выставляться. Тут твои народ, близкие, родственники, друзья, которые тебя знают. Эти люди острее и глубже воспринимают то, что ты им показываешь. Здесь нельзя фальшивить – это услышат. Здесь нельзя быть неискренним – это почувствуют. Поэтому ощущение ответственности за происходящее здесь ощущаю намного сильнее. Но в целом тот посыл, которым я стараюсь зарядить свои вещи, прост. Думаю, он ясен одинаково и в Улан-Удэ, и в Москве, и в Нью-Йорке. Другое дело, что кому-то это близко, а кому-то неинтересно. И у меня нет задачи угодить всем.

– У вас классическое академическое художественное образование. Как вам удалось найти свой собственный художественный язык, вырваться из академических рамок? Вы помните, как вы начали интересоваться национальной культурой, какими были ваши первые произведения на эту тему?

– Когда мне говорят про найденный собственный художественный язык – это, конечно, интересно и приятно слышать. Но сам я так и не улавливаю сути. Мои вещи могут быть кардинально разными, как мне кажется. От традиционной реалистической подачи и близких к ней пластических приемов до черт знает чего с налетом пофигизма. Мне кажется, что я пробегаю спринт с возможностью испробовать все. Но потом приходится отдышаться и заново возвращаться к тем темам, что пролетел мимо, лишь задев верхушку. Многие похожие картины разделяют несколько лет. Во время работы над дипломом в Красноярском художественном институте я погрузился в тему степи. И так получилось, что надолго остался в ней. Диплом получился очень этнографичным. Того требовала школа. Уже после учебы я понял, что быть документалистом – не мое. Рассказывать «о том, как было» казалось совершенно неинтересным. Из меня сама полилась всякая фантазия на тему. Национальный колорит стал лишь художественным приемом. Мне через это было легче доносить идею.

– Вы много рисуете бурятов и буряток и как-то в интервью говорили, что именно люди, живые персонажи – наиболее интересный вам «материал» для работы. Можете сформулировать, какие они? Несколько национальных качеств, которые вы стремитесь поймать и отобразить.

– Возможно, раньше так и было. Сегодняшний мир ограничился небольшим кругом близких людей. Их чаще и можно увидеть на холсте. Иногда это собирательный образ. Но собирается он также из тех, кого я хорошо знаю. Я не смогу изобразить незнакомого мне человека. Или это будет очень сложно. Чаще я обращаюсь к детским образам. Это или мои дети, или подразумеваю себя в детстве.

– Сюжеты своих картин вы черпаете из национальной культуры, мифов и сказаний?

– Процесс написания картин настолько интуитивен, что после окончания рабочего процесса ты даже можешь не вспомнить, с чего все началось. Многие вещи при кажущейся простоте и легкости прошли мучительные роды, детство, юность, взросление. Некоторые картины менялись несколько раз в процессе написания. Думаю, будет интересно взглянуть на них через рентген.

– Не раз журналисты писали о вас, что в ваших работах «видны особенности буддистского воспитания». Как вы относитесь к такой формулировке? Есть ли действительно какие-то ценности, идеи, которые вы стремитесь донести до зрителей?

– Интересно, под «особенностями буддистского воспитания» имеется в виду флегматико-меланхоличное отношение художника к действительности через призму ироничной созерцательности? Все-таки доносить мысли с помощью слов – не совсем близкое для меня занятие. Возможно, когда-нибудь займусь писательством. Это будут истории, насыщенные реальными историческими фактами вперемежку с фантазией. Возможно триллеры, наполненные напряженной драмой и даже немного трагедией. Там будет немного юмора и сарказма. Но всегда будет присутствовать ощущение знакомых с детства чувств: от страха темноты до переживаний первой любви. Но сейчас я художник. И пока свои сюжеты доносить до зрителя лучше получается с помощью красок и холста.

– Почти всю жизнь вы прожили в Улан-Удэ, почему не уехали в «большой город»?

– Даже если счастливого человека спросить, счастлив ли он, он непременно скажет, что нет. А если серьезно, то я работаю там, где мне комфортно работается. Если я кочевник, то я еще не исчерпал весь здешний ресурс. Как только почувствую, что подходит к концу энергия, значит, наступило время что-то менять.

– Кроме живописи вы занимаетесь скульптурой, фарфором, книжной иллюстрацией. Материал должен быть послушным, или, наоборот, через сопротивление рождается что-то интересное?

– Как раз само разнообразие и интересно. Конечно, проще и уверенней всего работать красками. Но иногда вдруг наступает момент, когда нужно сменить привычный ритм. Новый материал дает новые ощущения. И не всегда с положительным результатом. Бывают моменты, когда то, что получилось, достойно только мусорного ведра. Я не сторонник метода «все что ни делаю – гениально и должно быть сохранено потомкам». Если получается невесть что – легко уничтожаю. Но с борьбой появляется и азарт. Ощущение новизны и какого-то открытия ни с чем не сравнимо.

– Вы несколько раз создавали эскизы костюмов для фильмов и в интервью рассказывали, что в последнее время вам присылают много киносценариев. Чем вас привлекает работа в кино?

– Погрузиться целиком в «киношный» процесс – значит оставить все остальные текущие дела. Выпасть из выставочного процесса. Пока это для меня сложно. И полностью я не отдавался этой работе. Здесь больше условностей, чем, скажем, в иллюстрации, где ты, за исключением самого литературного источника, полный хозяин положения. В кино этот процесс разбит на многих. Поэтому я очень осторожен и избирателен в этом плане. Многие интересные для меня моменты сотрудничества не сложились ввиду плотного графика. Сейчас я готовлю новый проект с тематически новыми картинами. Выставочный график выстроен на год вперед.

Справка РИА «Воронеж»

Зорикто Доржиев – художник родом из Улан-Удэ. В 1996 году окончил Бурятское республиканское училище культуры и искусства. В 2002-м с отличием окончил Красноярский государственный художественный институт (мастерская А. М. Знака). В период с 2003 по 2005 год стажировался в творческих мастерских Российской академии художеств.

В 2004 году Зорикто Доржиев был задействован в качестве художника по костюмам в фильме Сергея Бодрова «Монгол». Фильм получил премию «Ника» и номинацию на «Оскар». За работу в фильме Алексея Федорченко «Небесные жены луговых мари» в 2014 году художник удостоен премии Гильдии кинокритиков России «Белый слон», номинировался на премию «Ника». Также Зорикто Доржиев принимал участие в создании костюмов для фильма Гарика Сукачева «Дом Солнца» (2009).

Персональные выставки художника успешно прошли в Tibet House US (Нью-Йорк), Русском музее (Санкт-Петербург), Музее Востока (Москва), Государственной Третьяковской галерее (Москва), а также в Люксембурге, Страсбурге, Брюсселе и Лондоне. Работы Зорикто Доржиева хранятся в Государственном Русском музее, Государственном музее искусств народов Востока, Иркутском областном художественном музее имени В. П. Сукачева, Томском областном художественном музее, Бурятском республиканском художественном музее имени Ц. С. Сампилова (Улан-Удэ), в частных собраниях в России, США, Германии, Австралии, Франции, Бельгии, Великобритании, Канады, Новой Зеландии, Греции, Латвии, Китая, Тайваня, Казахстана и Монголии.